С тех пор как я издал роман «Лавр», меня стали часто спрашивать о юродстве. Это понятно: в книге описывается юродивый – и не один. В русле данной темы наибольшее впечатление на меня производят вопросы об автобиографичности романа. Увы, биография академического ученого не предполагает здесь сколько-нибудь интересного ответа. Автобиографичность юродской темы состоит для меня, пожалуй, лишь в том, что исследование древнерусской литературы занимает значительную часть моей жизни. Древнерусским своим опытом мне приятно поделиться в этих заметках. Еще приятнее – предоставить слово древнерусским текстам, порадовав читателя их красотой.
Юродство нередко связывается исключительно с Россией (Русью), но это неверно. Оставляя за скобками сходные явления, свойственные другим культурам, скажу лишь, что даже в рамках христианской цивилизации Россия не уникальна. Так, юродивые были в Византии (например, Андрей Юродивый), принесшей на Русь христианство. Другое дело, что в наибольшей степени юродство как явление раскрылось именно здесь. Можно полагать, что к иррациональному русское сознание имеет, что называется, открытое ухо. И, возможно, неслучайно то, что на главной площади страны в соборе Покрова на Рву покоятся мощи Василия Блаженного – самого известного русского юродивого.
Другое распространенное заблуждение связано с пониманием юродства только как эксцентрики и чудачества. В своем высшем проявлении юродство – вид святости. Юродство – это святость, которая не желает быть узнанной и надевает на себя маску нелепости. В церковной традиции этот подвиг называется сверхзаконным, потому что он не основан ни на одном уставе. Здесь могут быть и эксцентрика, и чудачество, но все это лишь бурление на поверхности. Важно осознавать ту глубину, которая таится под ним. Внешнее «похабство» противопоставлено у юродивого внутреннему благочестию: днем юродивый «ругается миру», ночью же молится о его спасении. Об Исидоре Твердислове в его житии сказано, что он «в день убо яко юрод хождаше, в нощи же молитву непрестанно к Богу возсылаше».
Юродивый «бежит славы от человек». Арсений Новгородский «тщашеся утаитися от человек добродеянии, благоволи на ся положити юродства, дабы не отщетился славы небесныя славы ради человеческия». Сходными словами описывается юродское поведение Исаакия Печерского, который, «не хотя славы человечьскиа, нача уродство творити и пакостити нача: ово игумену, ово же братии, ово мирьским человеком, друзии же раны ему даяху. И нача по миру ходити, и тако урод ся сътвори».
Юродивый – человек, порвавший с обществом. Юродство сродни монашеству: это тоже уход от мира, только другими средствами. Это именно уход, потому что выбравший такую стезю обычно покидал родные края и юродствовал там, где его никто не знал. Он «умирал для мира» – не только для того мира, в котором жил прежде, но и для того, в котором оказывался: придя в чужую землю, юродивый уже не становился ее частью. Потому лишь на первый взгляд может показаться удивительным то, что некоторые русские юродивые по происхождению не были русскими и пришли к нам с Запада. Прокопий Устюжский, как повествует его житие, пришел на Русь «от западных стран, от латинска языка, от немецкия земли». Иноземцами именуются в житиях также юродивые Исидор Твердислов и Иоанн Власатый.
Но «отвержение родины» свойственно не только юродивым, пришедшим на Русь из чужих стран, – собственно русские святые также никогда не юродствуют в окружении семьи, в своем родном городе. Василий Блаженный «оставль род свой, и дом отеческ, и град, идеже родися, и прииде в царствующий град Москву». Симон Юрьевецкий «не изволи во отечествии своем в таковом сый уродственом нраве пребывати, но восхоте от своих соплеменник бегством в чуждиих странах утаенным отлучитися и странен и неведом быти».
Для юродивого характерно пренебрежение к телу. Нередко юродивые ходили босыми, а то и нагими круглый год, что в русских условиях представляет, несомненно, особое испытание. Святой, по выражению агиографов, обнажается Христа ради «въ стяжание вечныя жизни», облачаясь при этом в «белыя ризы нетленныя жизни» или «ризу безстрастия». Нагота юродивого служит не только знаком его принадлежности к этому чину подвижников (обозначение «нагой» зачастую было синонимом слова «юродивый»), но и представляет собой способ «удручения» плоти: святой постоянно терпит летний зной и зимний холод.
Андрей Тотемский «хождаше в зимное время не обувен, в раздранной единой ризе, и претерпевая от зимнаго мраза и солнечнаго зноя великия нужды часто, терпя с любовию Христа ради».
Описание «многошвенных риз» – общее место юродских житий. Об одежде Арсения Новгородского сказано, что ризы его столь «непотребни бяху и многошвены и сиротны», что если бы случилось им быть оставленными на много дней на городском торгу, то никто бы к ним не прикоснулся. В Средневековье, когда одежда и еда ценились гораздо выше, чем сейчас, это описание агиографа производило самое сильное впечатление. Не менее сильное выражение имущественного положения юродивого – замечание о том, что он не имел ничего, кроме своего тела. Последнее роднит юродские жития с житиями преподобных (святых монахов). Это не удивительно, если принять во внимание, что два этих подвига в определенном – глубинном – смысле были сходны.
В сущности, аскеза юродивых мало чем отличается от аскезы преподобных. И те и другие изнуряют себя постом, носят на теле кресты и вериги, подвергают себя истязанию комарами. Описание поста (использованное, замечу, в романе «Лавр») находим в житии ростовского юродивого Артемия Третьяка: «Пища же его: бежучи, ухватит полуденежной калачик и, ухватив зубы своими, весь колач исщиплет и розмечет, а что в роту – то была у него пища». Другим видом аскезы был известен Иоанн Большой Колпак, носивший, в соответствии с прозвищем, железный колпак, а также – для умерщвления плоти – медные кольца «у тайныхъ удъ». А вот что говорится об Иосифе Заоникиевском, юродствовавшем в стенах монастыря: «По том приснопоминаемый Иосиф благоуродство приим и начат в пазусе своей камение носити, овогда песок и персть носити ухищренно, тело свое удручая и в мраз нощный в той часовне трудяся. И на тело свое власяницу неявленно возде же, от еяже остроты вси видеша по ногу его капли крови на землю непрестанно течаху». Помогая строить церковь Смоленской иконы Божией Матери, камни по ночам поднимала на леса Ксения Петербургская. Ростовский юродивый Афанасий носил железный камзол и две кувшинообразные железные гири, блаженный Василий Каменский, подвизавшийся в Спасо-Каменном монастыре на Кубенском озере, помимо тяжелых вериг носил шапку из железных полос. Некоторые виды «удручения тела» были необычны: сольвычегодский юродивый Иоанн Самсонович выщипывал по волоску свою бороду: «И иную досаду творяше телу своему, множицею бо исторгану браду свою являше до толика, яко и власу ни единому являтися, еще же и лица своего плоть сщипаше до язв кровных своими руками. И тако мучи себе Бога ради, томя плоть свою».
Но не отказ от мира и от тела был основным подвигом юродивых – такого рода подвижничество, как уже отмечалось, свойственно и монахам-отшельникам. Особенностью юродского подвига был отказ от собственной личности. Ночуя в хлеву, питаясь отбросами, юродивый давал понять окружающим, что и он часть этого сора, что его как бы и нет уже. Самоосмеяние посредством «буйства» было, с одной стороны, полным самоотречением, с другой же – полным растворением в Боге.
Судьба юродивых не была простой, и телесные испытания не ограничивались для них морозом и голодом. Их эксцентрическое поведение приходилось по душе далеко не всем. Юродивых били, случалось – убивали. Если вспомнить о том, что в народном представлении обижать юродивого считалось особым грехом, это может показаться необъяснимым. Если же исходить из того, что особый грех имеет и особую притягательность, объяснение побоям, наверное, найти можно – как и тому, что над юродивыми нередко издевались дети.
Детское сознание чисто (в смысле tabula rasa), оно еще не вполне отличает добро от зла. Мальчишки отбирали у юродивых милостыню (что аукнулось в «Борисе Годунове» Пушкина), прибивали полы их рубах к деревянной мостовой и проделывали много такого, о чем впоследствии предпочитали, вероятно, не вспоминать. Свидетельство преследований юродивых детьми, содержащее описание «глумления отроков», сохранила одна из редакций жития Арсения Новгородского: «И сей <…> по граду ходя и по улицам, яко неистов ся дея, отроком юнымъ около его глумящимся: овии же держаще его, инии же ризу его к мосту гвоздми прибиваху». В житии Прокопия Устюжского сказано, что «в проходящих же градех и во окрестных странах прият блаженный Прокопий многу досаду и укорение, и биение, и пхание от безумных человек».
Юродивый нередко безмолвствует. По выражению покойного Александра Михайловича Панченко, молчание – идеальный язык юродивого. Василий Блаженный, «в народе живый безмолвствуя, яко в столпе пребывая», Прокопий Вятский «токмо в молчании пребываше», Андрей Тотемский «нача безмолвствовати и бысть юрод Христа ради», Симон Юрьевецкий (и это его качество наследовал юродивый Карп из «Лавра») «точию имя свое часторечениемъ, якоже обычай бываетъ изумившимся, извещая, Симона себе именоваше», Иоанн Самсонович Сольвычегодский «иногда недоразумныя речи глаголаше, елико их не можно разумети».
Но уж если юродивый говорит, слово его имеет особый вес. Юродивый в чем-то сродни библейскому пророку – в умении предсказывать, но еще более – в обличении (очень важное качество пророка). Юродивый стремится, как сказано в одном церковном песнопении, «безумием мнимым безумие мира обличить». Он противостоит не только «безумию» повседневных грехов, но и преступлениям власти. Когда Иван Грозный, разорив Новгород, двинулся на Псков, противостоять ему отважился лишь юродивый Никола Салос. В качестве угощения он, по преданию, предложил царю кусок сырого мяса. На возражение Ивана, что он не ест мяса в пост, Никола ответил, что царь делает и худшие вещи – ест плоть христиан. Потрясенный этой встречей, Иван Грозный не тронул псковичей и вернулся в Москву.
Меня порой спрашивают, представляют ли собой современные перформансы проявления юродства. Нет, отвечаю я: они лишены духовного смысла, без которого нет юродства. Юродивый буйствует, «бежа славы от человек», в то время как представители арт-богемы от славы не бегут. Как раз наоборот: они изо всех сил к ней стремятся. И насмехаясь над миром днем, ночью его не оплакивают.
Парадоксы юродства – мнимые, все они имеют свое объяснение. Например, одно из типичных проявлений юродства – метание камней. Блаженный швыряет камни в дома людей благочестивых и гладит стены домов людей, погрязших в грехе. Все дело в том, что юродивый видит недоступное другим. В домах праведников бесы жить не могут и теснятся у входа, страшась войти внутрь, – их-то и забрасывает камнями юродивый. В домах же грешников бесы живут как у себя дома, и юродивый разговаривает с изгнанными оттуда ангелами.
Могло показаться, что за годы советской власти из русского дома были изгнаны все ангелы и поселился в нем понятно кто. Но ведь так не бывает. По известному преданию, без трех праведников не стоит земля – возможно, они еще проявятся. Нынешней России, вероятно, нужны те, кто может забрасывать бесов камнями, но еще больше – те, кто умеет разговаривать с ангелами.
Текст: Евгений Водолазкин специально для сайта The Prime Russian Magazine