Евгений Водолазкин рассказывает о своем Петербурге

Статьи

О своем городе говорит писатель, филолог, специалист по древнерусской литературе Евгений Водолазкин.

Проект сайта «Мой район» о Петербурге и его знаменитых жителях: писатели, поэты, художники, актеры и режиссеры рассказывают о важных для них местах в городе, а через них — о самих себе. Так наравне с Петербургом Достоевского, Бродского, Довлатова появится Петербург наших современников.

Индустриальный проспект, д. 36

Мы с женой въехали в квартиру в этом доме в 1990-м году — до этого мы жили в общежитии Академии наук на проспекте Мориса Тореза, 37, корпус 2. Когда у меня в Киеве умерла бабушка, ее квартиру я поменял на Питер. Мне как-то даже вспоминать странно этот Индустриальный проспект — совершенно непитерская улица с непитерским названием. Проспекта я не любил, но любил лес поблизости. Когда у нас родилась дочь, я ежедневно отправлялся гулять с коляской — и по перпендикулярной к Индустриальному проспекту улице мы шли до этого леса. С удовольствием его вспоминаю — он компенсировал невыразительность этого спального райо­на. Вот я говорю, что это плохой район, но, с другой стороны, уж если оказываешься в каком-то месте, даже самом неказистом, пытаешься обогреть его собой — и все равно любишь. И я любил.

Ждановская набережная, д. 11

«…кадет Ларионов не мог знать, что в силу связанности всего на свете на той же прямой (Ждановская набережная, 11) будет снимать комнату историк Соловьев, изучающий борьбу генерала Ларионова с последствиями деятельности Н.  Г. Чернышевского». («Соловьев и Ларионов»)

В этом доме мы с семьей жили с 1992 до 2004 года, с перерывами на отъезды в Германию (писатель занимался там исследовательской работой. — Ред.). Квартира была двусторонняя, одной стороной выходила в Офицерский переулок, другой — на небольшой деревянный мост через Ждановку. По переулку в праздничные дни маршировали курсанты, и когда они выходили на мост, я очень боялся, что в силу колебательного закона вся эта делегация рухнет в воду — и всякий раз был счастлив, что этого не случилось.

В 90-е денег не было вообще, и коллеги из-за границы присылали нам своих студентов, чтобы те какое-то время жили у нас и учили русский язык. Мы с женой и дочерью располагались в одной комнате, а лучшая, большая комната, выходившая на стадион «Петровский» и Ждановку, предоставлялась гостям. Мне забавно представлять, что до сих пор есть категория западно-европейского населения, которая является моим языковым клоном: я их поправлял, ставил фонетику, они говорят точно так же, как я.

Это были интересные люди, в основном барышни.­ Мы с женой их опекали: утром, пока мозги свежие, я проводил с ними занятия по русской грамматике, а вечером жена или я читали с ними тексты. Одна барышня-француженка, ее, кажется, звали Катрин, поступила в Сорбонну, но перед учебой хотела подтянуть русский язык. И вот как-то мы читаем с ней «Аэлиту» Алексея Толстого, и вдруг я осознаю, что в тексте идет речь как раз о моем доме. Там на первой же странице инженер Лось дает объявление: тех, кто хочет полететь на Марс, он приглашает прийти вечером такого-то числа на Ждановскую набережную, 11. Имелся в виду не этот дом, а тот, что раньше был на его месте. Впрочем, инженер назначал свидание во дворе, и контуры этого двора сохранились.

Я говорю: «Катрин, обратили внимание на адрес?». Она: «Мамочки! Это же дом, в котором мы находимся». Но этим не кончилось. «Аэлита» Толстого — это классический, простой текст, он есть во всех хрестоматиях­ для иностранцев. После отъ­езда от Катрин пришло письмо: она рассказала, что первое, что они открыли на практических занятиях по русскому языку, была «Аэлита». Катрин писала: «Мы читаем, а я думаю: сказать или нет? – ведь не поверят. Но решила сказать. Говорю: “Я в этом доме жила”. Молчание. “Я действительно там жила”. Студенты говорят: “Ну, если ты так настаи­ваешь, кто же будет оспаривать”». Она начинает горячиться, убеждать их, что жила в этом доме, а все сидят с каменными лицами и говорят, что такого не бывает. В конце концов она поняла: правдивые вещи порой невозможно доказать. И действительно, правда чудеснее вымысла.

Дом на пересечении Большого проспекта Петроградской стороны и Зверинской улицы

«Да, с Анастасией мы познакомились в двадцать первом году. <…> В доме на углу Большого проспекта и Зверинской, куда нас с мамой поселил Петросовет». («Авиатор»).

Я смотрю на этот дом всякий раз, когда поливаю цветы. Наш дом стоит напротив. Дом, где живет Платонов (главный герой книги «Авиатор». — Ред.), — знаменитый: в нем жил Николай Тихонов. Мой герой располагается как раз в его квартире. У Тихонова бывали почти все русские литераторы того времени: Владимир Маяковский, Корней Чуковский, Борис Корнилов и многие другие.

Там такое Т-образное соединение улиц — это очень живое место, на нем всегда происходят какие-то события, скрещиваются разные пути, судьбы. Раньше, когда у меня было больше времени, я любил стоять у окна и, расплющив нос о стекло, смотреть, как протекает жизнь. А сейчас у меня нет времени, ну и как-то любопытство с возрастом уходит.

В этот дом я не ходил, потому что знание материа­ла должно иметь пределы — иначе оно будет ограничивать фантазию. Там живут мои бывшие соседи, и я мог бы попросить их пус­тить меня посмотреть их квартиру, но — я не люблю просить. Серьезно: мне стало тяжело просить что-то. Раньше мог, а сейчас как-то даже сложно узнать на улице, как пройти: я начинаю искать сам, путаться — просто чтобы не спрашивать. Впрочем, я уже давно иду по этой дорожке. В Германии мы жили в бого­словском коллегиуме, и там можно было завтракать дома, а можно было спус­каться в общую столовую. В какой-то момент я понял, что у меня нет сил сказать «Guten Morgen» — просто нет сил на это, и я перестал спускаться. Это очень странно, потому что я был общительным в юности, у меня была куча друзей. Сейчас у меня друзей почти нет, есть люди, которые мне дороги. Мы помогаем друг другу, но повседневного общения нет.

Сиверская

«В Сиверской было место, которое называлось Жаркие страны. Пляж на Оредежи под красным глиняным обрывом. В этих мес­тах все было красным, и, кстати, красный конь Петрова-Водкина родом именно отсюда» («Авиатор»).

Так сложилось, что наша родня предоставила нам в Дивенской полдомика — не сказать, что в исправном состоянии, но жить можно. Дивенская недалеко от Сиверской, три остановки на электричке. И мы часто оттуда ездим в Сиверскую. Там очень красиво. Жаркие страны — это небольшой пляж на Оредеже, там красная глина. Правда, мы там не купаемся. Один раз поехали в Сиверскую ловить рыбу, но, вы не поверите, — забыли удочки.

Метро «Спортив­ная» — Биржевой мост — Дворцовый мост — Невский проспект (набереж­ная реки Фонтанки) — Летний сад

Это путь, которым я вожу по Петербургу своих гостей. Вспоминаю, как водил одну даму из провинции по этому маршруту. Мы вышли на Стрелку Васильевского острова, и она говорит: «Красивый микро­район». Мне это ужасно понравилось. Приехав из маленького городка, она всю экскурсию держалась с достоинством, а прощаясь сказала: «Наш город, может, не такой красивый, но тоже чистый». Это то, о чем мы уже говорили: стремление окружить место, где живешь, любовью — каким бы оно ни было.

Вообще же, гулять я люб­лю один. У меня есть особенность — мне не нравятся прогулки без цели. Мне нужно поставить себе какую-то, пусть формальную, цель: например, купить лампочку, — и идти за ней в самый дальний магазин на Петроградской стороне. Когда мне случается гулять по городу, я напоминаю себе полковника Буэндиа из «Ста лет одиночества», который отливал из золота рыбок, а потом переплавлял их снова в золото.

В поездках цель прогулки не нужна. Она очевидна: увидеть место, куда приехал. Расстраиваюсь, когда кто-то начинает мне показывать город, я этого не люблю. Уже давно не интересуюсь историческими подробностями — я их всё равно забываю. Мне просто нравится бродить по городу, его улицам. А еще я люблю ему придумывать историю сам — не «могучую» историю с битвами и переворотами, а незаметную историю маленьких людей, живших на улицах, по которым прохожу. В таком настроении хорошо сесть на скамейку и стать частью пейзажа, достигнуть того слияния с ландшафтом, когда тебя уже не замечают. Наблюдать за местным населением, придумывая ему прошлое и будущее.

Смоленское кладбище

«В одну из родительских суббот мы столкнулись с Анастасией на Смоленском кладбище» («Авиатор»).

Я люблю здесь гулять. Я вообще к кладбищам неравнодушен. Люблю старые кладбища, новые — не очень. Здесь хорошо думать о смерти. Когда я чувствую, что слишком вхожу в резонанс с современной жизнью, ее ритмами,­ то иду на кладбище, где эти ритмы обрываются, где ты понимаешь, что всё временно и всё довольно скоро кончится. Или, допус­тим, у меня неприятности, а я иду на кладбище — и понимаю, что неприятности эти ненадолго.

Удивительно тихое и возвышенное место.

Я не могу сказать, что панически боюсь смерти. Страх смерти у меня был в юности. Он, собственно, привел меня к крещению. Потому что, если со смертью всё кончается, — тогда нет смысла в жизни. Лет в пятнадцать я совершенно обалдел от этой мысли — что со мной было, трудно передать. И когда я открыл для себя смысл жизни и смысл смерти, осознал смерть как составную часть жизни, тогда моя жизнь пошла по-другому.
Когда понимаешь жизнь как подготовку к вечности, иначе смотришь на события. Человек является малой частицей мира, и одновременно — огромным завершенным миром. И в том, и в другом качестве можно достичь очень многого. А вообще, чем дольше я живу, тем проще и яснее становится философия: лучшее, что мы можем сделать, это помочь кому-то другому. Это важнее наших текстов или, допустим, трудов по древнерусской литературе.

Князь-Владимирский собор

«Сегодня в Князь-Владимирском соборе Иннокентий и Анастасия венчались» («Авиатор»).

Я прихожанин этого собора. Это особенное место. Дмитрий Сергеевич Лихачев очень любил его. Раньше мне нравились маленькие, уютные церкви, а сейчас — такие монументальные соборы. Человек там может затеряться в массе людской — и оказаться наедине с Богом. В больших соборах человек незаметен, а в маленьких церквях все на виду. Хотя бывают исключения. Живя в Мюнхене, мы с семьей ходили несколько лет в небольшую русскую церковь, а потом уехали­ в Питер. Года через три снова вернулись в Германию. И вот мы приходим на службу, а староста нам говорит: «Что-то вы редко ходите в последнее время». Оптимистический такой взгляд на вещи.

Витебский вокзал

Люблю его за красоту. За потрясающий модерн. Есть в нем какая-то нездешность. Словно свои поезда он отправляет не в пригороды, а куда-то гораздо выше. Раньше мы с женой и друзьями часто ездили отсюда осенью в Павловск. Используя питерское выражение, любимое Лихачевым, — «пошуршать листвой». Начиналось это счастье с вокзала.

Институт русской литературы (Пушкинский Дом), место работы

Это очень важное для меня место — здесь прошло 30 лет жизни. У меня два присутственных дня в неделю в Пушкинском Доме, потому что работа филолога происходит в библиотеке. Здесь мы пьем чай, обсуждаем научные и ненаучные дела. Раньше дважды в неделю приезжал Дмит­рий Сергеевич Лихачев, и мы все вместе сидели за овальным столом. Это были замечательные дни.

Здесь первоклассная биб­лиотека, она в значительной части состоит из книг, которые ученые завещали Отделу древнерусской литературы. Есть книги Варвары Павловны Адриановой-Перетц, предшественницы Лихачева. Завещал свои книги Пушкинскому Дому и Дмитрий Сергеевич.

Это место, где я дома.

Текст: Елена Барковская
Фото: Дениса Едрышова

Оцените статью
Добавить комментарий

This site uses Akismet to reduce spam. Learn how your comment data is processed.