Евгений Водолазкин: Только что я закончил роман «История Острова»

Интервью

Известный писатель считает, что коронавирус стал для многих стран поводом повесить замки на границы и свернуть глобализацию. А еще автор «Авиатора» не против режиссерского произвола в отношении своих текстов. Евгений Водолазкин только что закончил роман «История Острова», где он раскрывает логику мировых событий и обнажает их истинные причины.

— На Московской книжной ярмарке вы презентовали сборник пьес «Сестра четырех» — «о писателе, депутате, карасях в сметане и коронавирусе». Вы не часто пишете на злобу дня. Почему решились сейчас?

— Писать о современности — очень непростая задача, для прозы нужна временная дистанция. Собственно, этим литература и отличается от публицистики. Публицистика измеряет температуру, литература — ставит диагноз.

«Сестра четырех» — пьеса во всех смыслах литературная, а не сценическая, там всё держится на диалогах. Кроме того, она абсурдистская, и дистанция достигается не временем, а способом изображения. Смех, по выражению Михаила Бахтина, — это форма вненаходимости. Но только у меня он совсем не веселый. Если и стоит над чем-то смеяться в этой ситуации, то не над болезнью или ее угрозами, а над гипертрофированной реакцией на нее части людей. Всё, что происходило весной, мне совершенно непонятно. В какой-то мере это смех над собой и собственным непониманием.

— А что вызывало вопросы?

— Почти всё. Ясно одно: эта пандемия — беспрецедентное событие, которое войдет во все учебники истории, когда и кем бы они ни писались. Впервые в истории весь мир объединился в желании закрыться — закрылись страны, города, суды, церкви, школы, двери квартир. Безусловно, это опасный вирус и его надо остерегаться, но ведь человечество знало и более страшные эпидемии, которые выкашивали целые города. Взять хотя бы испанку, чуму XX века. В разные века во Флоренции, Лондоне, Берлине и Париже трупы лежали на улицах, и все-таки это были локальные события — в масштабах города, страны, но не всего мира. В попытках объяснить, что произошло, мы, люди земли, не сходимся. Все говорят что-то свое. Отчасти мое мнение выражено в словах героев. В связи с пандемией на каждой стране и на каждом деревенском клубе висит амбарный замок. Но, может быть, дело не в вирусе, а в замках…

— Думаете, люди устали от избыточного общения?

— Глобализация достигла того уровня, когда все стали искать повода, чтобы закрыть двери. Дойдя до пределов объединения, человечество вдруг вспомнило о границах — и воспользовалось этим событием, чтобы если и не закрыться друг от друга полностью, то хотя бы наметить культурные и национальные границы. Прежде был нескончаемый день открытых дверей, и, видимо, это не всегда было полезно. Конечно, объединение народов, их сотрудничество — это хорошо, пока не доходит до крайности. Люди вспомнили, что двери необязательно держать открытыми днем и ночью. Причем этот процесс происходит на двух уровнях: общественном и личном. Общение прекрасно, но важно не потеряться в его нескончаемом потоке как личность или тип цивилизации. Отсюда — изоляция. А не потому, что собрались какие-то злонамеренные господа, которые решили всем испортить жизнь. Если угодно, это и есть коллективное бессознательное, которое является причиной многих исторических событий.

— Каких, например?

— Это огромная и очень интересная тема. Только что я закончил роман «История Острова», я там много об этом рассуждаю. Дело в том, что история далеко не всегда подчиняется причинно-следственным связям, особенно таким, на которые указывают современные исследователи. Посмотрите: разные народы живут в разных реальностях, притом что стартовые условия у них могли быть схожими. В истории важен ритм, и часто именно он определяет события, а не те или иные экономические или политические факторы. Если мы прочертим два графика, и один из них будет отражать войны, голод, эпидемии, катастрофы, а второй — перевороты, революции, бунты, то эти линии не совпадут. Первое — далеко не всегда следствие второго. Вспомним положение дел в 1917-м — ведь это был не самый худший период в жизни России. Да, сказывались сложности, связанные с войной, но ведь страна знала и худшие времена, а революций не было. События подобны морским волнам, но существуют и более мощные колебания — приливы и отливы. Это надо учитывать.

— В «Лавре» прослеживается идея, что цивилизация не идет по пути прогресса, а Средневековье гуманнее, чем Новое время.

— В каком-то смысле — да. Средневековье было равнодушным в отношении непосредственных причин, и если мы возьмем хроники и летописи, то увидим, что причинно-следственного принципа в выстраивании логики событий в них не существовало. Это отмечал и Дмитрий Сергеевич Лихачев. Он говорил, что летописец не указывает на прагматическую связь между событиями не потому, что он ее не видит, а потому что он — визионер высших связей. Когда мне приходится читать лекции, предельно упрощая, привожу студентам такой пример: Иванов обругал Петрова, Петров нанес телесные повреждения Иванову. С точки зрения современности всё понятно: причиной рукоприкладства стала брань. Для человека Средневековья это не так: Иванов обругал Петрова и тем самым оскорбил Господа, и Тот наказал его за это рукой Петрова. Это связи не горизонтальные, а вертикальные, в которых участвуют высшие силы.

— Вы не считаете себя драматургом и на выставке шутили, что и прозаиком еле стали. Тем не менее вас активно ставят в театрах, в «Современнике» вот уже несколько лет с аншлагом идет спектакль по роману «Соловьев и Ларионов».

— Это поставил замечательный молодой режиссер Айдар Заббаров. Он прочитал мой роман, с книгой в руках поехал в Ялту, поскольку действие разворачивается преимущественно там, и потом сделал очень хорошую инсценировку. Но вы верно подметили: пьесы современных драматургов сейчас ставят неохотно, скорее инсценируют прозу. Думаю, это объясняется большей режиссерской свободой. Когда берешь пьесу, нельзя изменить ни слова — это уже вопрос авторских прав. Работая с прозой, режиссер может трансформировать действие, как ему это видится. У меня действительно многие вещи поставлены, но это, скорее всего, потому, что я — некапризный автор. Когда меня спрашивают, можно ли изменить тот или иной диалог, сюжетную линию, отвечаю: «Да, пожалуйста! В этой битве вы — главнокомандующий». Режиссер переводит прозу на совершенно другой язык — язык театра. Что ж его учить или поправлять…

— Многие писатели возмущаются, кода видят инсценировки или экранизации своих романов. Говорят: это уже не моя вещь, снимают имя с афиш или настаивают на формулировке «по мотивам».

— Мне кажется, напрасно они так страдают. Тут один путь — с самого начала понимать, что в театре и кино создается совершенно новое произведение. На ту же тему, с той же идей и действующими лицами, но другое. Это как с детьми: вроде тот же генетический код, но на родителей они непохожи. А иногда совсем другие. Обижаться на это, по выражению Шкловского, всё равно что оспаривать погоду.

Известия

Оцените статью
Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.