Евгения Водолазкина, чей роман «Брисбен» в этом году претендует на премию «Большая книга», называют одним из главных современных российских писателей. О сотворении миров и жизни особенного питерского слесаря, о будущем отношений России и Украины, о людях, которые поняли, что они не «мешки с костями», и о многом другом он рассказал в интервью РИА Новости.
— Главный герой «Лавра» — монах, «Авиатора» — художник, а «Брисбена» — музыкант. Читателям интересны люди с необычной профессией, призванием, или это интересно вам? Выйдет ли когда-то история про автослесаря?
— Не буду врать, такого романа не будет. Чтобы видеть простых людей, не нужна литература. Я показываю особенных людей. По-своему они просты, но есть в них изюминка, которая позволяет парить иногда.
Ладно, я шучу, конечно. Я бы написал про особенного слесаря. Как-то ко мне пришел один, между делом спросил, чем я занимаюсь. Услышав, что Древней Русью, поддержал разговор: «А как вы относитесь к точке зрения Фоменко (математик, автор радикальной теории пересмотра мировой истории. — Прим. ред.)?» Я очень удивился, посоветовал не читать такое на ночь. Думаю, это как раз и был слесарь, о котором можно рассказать. Писать о простых людях — значит видеть в каждом возможность какого-то полета. Летают все, надо только понять, в какой сфере.
— В шорт-листе «Большой книги», победителей которой назовут в декабре, впервые за долгое время почти нет книг, посвященных анализу исторической эпохи. Вместо них — человеческие истории. Как вам кажется, это новый тренд?
— В каком-то смысле, да. В шорт-лист попал далекий от общественных катаклизмов, очень хороший роман о коте «Дни Савелия» Григория Служителя. Его я когда-то рекомендовал к публикации. Еще — история девочки «Калечина-Малечина» Ксении Некрасовой. Но есть и исторический роман — «Жизнь А. Г.» Вячеслава Ставецкого. Хотя вы правы, пропорции изменились, больше — о личном. Меня это очень радует, ведь отдельная история важнее всеобщей.
— Каждый раз, когда выходит новый роман, критики говорят, что вам удалось написать произведение, резко отличающееся от предыдущих. Хотите удивлять читателя?
— Совершенно искренне говорю: нет, даже не пытаюсь. Просто для меня каждый роман — это маленькое сотворение мира, который должен состоять из всего нового, без «бэушных» вещей. Его и описывать надо по-другому: для одного — геометрия Эвклида, для другого — Лобачевского.
Всякий творец, писатель или художник, должен творить, как бог — из ничего — ничем не ограничиваться и все начинать с начала.
Конечно, есть определенный опыт, когда знаешь, как то или иное движение лучше выразить, знаешь, что читатели ценят, а что они не любят.
— И что же?
— Мне кажется, что читателям нравится сотрудничать. Я услышал от одного человека очень хорошее сравнение: «Когда печка забита до отказа дровами, она не горит». Когда автор говорит: «Я все объясню, только слушайте», наступает смерть для произведения, ведь теряется контакт. Я чаще описываю проблему, иногда у меня есть ответы, иногда — нет. Это попытка состоять в диалоге с читателем, но нисколько не прием. Знаете, когда пионервожатый спрашивает: «Какой формы Земля?», а сам, скорее всего, знает ответ.
— В такую же схему укладывается и поднятая вами в «Брисбене» тема российско-украинских отношений? Знаю, что некоторым читателям не хватило более ярко выраженной позиции автора…
— Здесь я почти солидарен со своим героем: мы один народ, ветви одного древа, одна семья. В книге я отразил тот момент истории Украины, когда я жил там ребенком. У нас никогда не было выяснений, кто русский, а кто украинец, и прочего.
Мне кажется, что… не хочу, чтобы это звучало как хеппи-энд, но у меня есть уверенность, что все будет в порядке. Говорю это не в легковесном настроении. Как историк я занимался тем, что в древнерусских исторических сводах читал описания войн. За каждой из них следует примирение. Тем более среди своих, ведь это какие-то дальние народы могут повоевать и разбежаться. А тут так не получится.
— Вы считаете, что людям больше не нужны готовые ответы, они хотят разобраться сами…
— Да, думаю, что сейчас вообще какой-то поворотный момент. Все насытились тем, что появилось в 90-е: одежда, еда… И наступило время, когда хочется чего-то еще, чего-то большего. Люди начали заниматься благотворительностью, и пусть некоторые — из-за моды. Но если помощь другим войдет у них в привычку, не важно, что к этому привело.
Например, предлагают известным людям бесплатно провести вечер с людьми состоятельными, которые за это переведут определенную сумму на благотворительность. Для них это удовольствие, а для детей в хосписе — вопрос жизни.
Меняется и литература — бестселлерами становятся так называемые серьезные книги, которые не имели никаких шансов, скажем, в 90-е.
— Это отражение таких изменений?
— Безусловно. Показатель какой-то новой серьезности общества. Серьезности не в дурном смысле, когда надутые щеки, а в том, что человек начинает понимать: он не мешок с костями.
роман «Лавр» очень понравился.