Энциклопедии представляют Наталию Дмитриевну Солженицыну как жену Александра Исаевича Солженицына и общественного деятеля. В этом, разумеется, нет ошибки, но нет и полноты истины, потому что роль Наталии Дмитриевны в нашей стране особая. Сегодня мы отмечаем ее юбилей.
«А всё-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем…» Иностранцы знают, что у каждого русского человека есть имя, отчество и фамилия. Есть, однако, категория людей (и этого иностранцы не знают), упоминая о которых порой используют только имя и отчество. Лев Николаевич. Александр Исаевич. Дмитрий Сергеевич. Такое именование подразумевает известность, но вместе с тем теплое, почти родственное отношение. Как в большой семье, имеющей свою историю, предания и памятные имена. Таким человеком является и Наталия Дмитриевна.
Та историко-культурная общность, которую мы называем Россией, никогда не выглядела чем-то однообразным и непротиворечивым. Мы спорили и продолжаем спорить друг с другом. Эти споры подчас жестки и очень далеки от представлений об идеальной семье. Но семья и не должна быть идеальной. До тех пор пока она составляет живое единство, ей будут свойственны и внутренние противоречия — это и есть признак жизни. Важно другое. На всех этапах нашей истории были люди, вызывающие всеобщее уважение. Любовь — не обязательно, а уважение — да. Именно они были и остаются тем, что у нас, таких разных, является общим.
Наталия Дмитриевна была женой великого писателя. Собственно, слово была здесь не вполне уместно. Она является его продолжением — как в творческом, так и во временнóм смыслах. Только писатели знают, сколь многим они обязаны своим женам. Жены не просто сопровождают появление всякой литературной вещи (переписывание/перепечатывание, переговоры с издателем, ответы на бесчисленные письма): сами эти вещи создаются в постоянном диалоге между писателем и его женой.
Писатель обычно ни с кем не советуется: литература не является занятием коллективным. А с женой — советуется. Лишь она одна знает содержание первых глав тогда, когда нет еще последних. Она — первый бесстрашный критик, она же делит с писателем все радости и беды, связанные с его творчеством. Жены не становятся официальными соавторами. Есть в этом какая-то несправедливость, но есть, как ни странно, и глубокий смысл. В литературном произведении писатель и его жена едины — пусть только под его именем.
Сказанное напрямую относится к Александру Исаевичу и Наталии Дмитриевне. Та их неразделимость, о которой я говорю, имеет еще одно следствие. Когда писатель уходит в иной мир первым, жена остается представителем их двуединства. За годы, прожитые вместе, они настолько прорастают друг в друга, что каждый по отдельности способен представлять их духовную общность. Жена — не просто «родственница», она — продолжение писателя.
Я много лет слежу за выступлениями Наталии Дмитриевны: ни одного неверного шага, ни одного неточного слова. Пытаясь составить собственное представление о всяком новом моменте нашей истории, я порой взвешиваю мнение тех или иных значимых для меня людей. Мнение Наталии Дмитриевны я пытаюсь узнать всегда.
При жизни Александра Исаевича Наталия Дмитриевна не то чтобы находилась в тени — она сознательно предоставляла говорить ему. И сейчас, после его смерти, ее высказывания — не «попытка самовыражения», а род послушания. Понимание того, что их общий с Александром Исаевичем голос должен по-прежнему звучать.
Ее голос непартиен, потому что партия этимологически означает часть. Она старается следовать своим представлениям о добре и зле независимо от традиционного русского разделения на западников и славянофилов (либералов и патриотов). Это самый трудный и, если угодно, неблагодарный путь. То, что Александр Исаевич в свое время определил как «угодило зернышко промеж двух жерновов».
Служение истине — вообще задача не из простых. Как только истина связывается в нашем сознании с одной из групп, она перестает быть истиной. В борьбе «своих» и «чужих» истина подчинена целям борьбы. Но истина не может быть в подчиненном состоянии, потому что своими можно называть лишь тех, кто соответствует истине.
Такое мироощущение не дало возможности Солженицыным стать своими в Америке. Не для всех, к сожалению, они являются своими и в России. Но если в Америке чуждость выражалась с западной отстраненностью, то в наших условиях вступила в силу русская горячность. Семейные споры — самые ожесточенные. Они могут быть вызваны многими обстоятельствами — от простого несогласия до чувств малопочтенных: «Солженицыны — такие же, как мы. Так почему же к ним приковано всеобщее внимание? И почему оно не приковано к нам?» Да потому что Солженицыны — не такие же. И говорят они вовсе не для того, чтобы их заметили.
Есть люди, чей горизонт невероятно широк. Правильнее было бы сказать, что они видят нечто за горизонтом. Такая дальнозоркость равнодушна к тактическим целям повседневности. Это особая оптика, которую в России всегда ценили. Свойственна она и Наталии Дмитриевне.
А еще ей свойственна мягкость. Иногда мне кажется, что многие здравые идеи не прижились в России только потому, что были высказаны слишком жестко. Будь они произнесены мягче — кто знает, может, было бы в нашей истории меньше ухабов. В эмоционально заряженной мысли многие реагируют на эмоцию, не на мысль. Ведь это неправда, что в споре рождается истина, — в споре рождается агрессия.
Наверное, только Наталия Дмитриевна могла подойти к одному из ярых оппонентов Солженицына и сказать ему с улыбкой: «Моего-то не трогайте!» Это по сути своей — очень семейная фраза, и такой поступок мог быть вызван только родственным отношением — ко всем, ближним и дальним. Страна — дом, а соотечественники — семья.
Наталия Дмитриевна, дорогая, с днем рождения!
Спасибо. Всё правда и ни слова лжи.