Евгений Водолазкин на «Радио Балтика»

Елена Жиркова: У меня сегодня особый гость, петербургский писатель, лауреат литературных премий «Большая книга» и «Ясная Поляна», специалист по древнерусской литературе, доктор филологических наук, автор «Тотального диктанта» прошлого года Евгений Водолазкин. Евгений Германович, здравствуйте.

Евгений Водолазкин: Здравствуйте, Елена.

Елена Жиркова: Спасибо, что пришли. Если говорить про то, что вы петербургский писатель, вас скорее можно в Бадлонова переименовать, потому что только в нашем городе водолазку называют бадлоном.

Евгений Водолазкин: Да, но это если считать, что фамилия связана с водолазкой. А история-то гораздо сложнее.

Елена Жиркова: Изучали историю своей фамилии?

Евгений Водолазкин: Специально не изучал, но думаю, что эта фамилия –– как говорила мне тётка моего отца –– происходит из фамилии Водолазко.

Елена Жиркова: Украинская фамилия.

Евгений Водолазкин: Да, но это фамилия, которая распространена и на юге России, в Ставропольском крае. Есть станица, где часть людей носит фамилию Водолазкины, а часть –– Водолазко. Так что к предмету одежды из Петербурга это не имеет никакого отношения.

Елена Жиркова: Но очень удачно совпало. Евгений Германович, можно вас называть настоящим русским классиком, нашим современником –– после «Лавра» и «Авиатора» можно уже так говорить? Вас называют «русским Умберто Эко». В США после выхода романа «Лавр» говорят «русский Маркес». Как вы к этому относитесь?

Евгений Водолазкин: Я отношусь к этому со здоровой долей юмора, потому что самого себя считать классиком –– занятие мо меньшей мере странное. Но вы знаете, я ведь встречался с Умберто Эко незадолго до его смерти.

Елена Жиркова: Сказали: «Здравствуйте, а я русский Умберто Эко».

Евгений Водолазкин: Да, да. Что-то подобное произошло. Меня моя итальянская издательница попросила вручить ему итальянский перевод «Лавра». Это было под Венецией, был литературный фестиваль. На него пригласили Умберто Эко, ещё каких-то писателей и меня. Я так понимал, что доступа к Умберто Эко нет, да и я не тот человек, который ищет каких-то бесед с великими. Но моя издательница нас познакомила. И когда она сказала: «Это русский Умберто Эко», он пожал мне руку и сказал: «Выражаю вам своё соболезнование».

Елена Жиркова: Это очень иронично.

Евгений Водолазкин: Да, он вообще человек с чувством юмора, замечательный. Мне очень жаль, что он не получил Нобелевскую премию.

Елена Жиркова: Многие писатели признавались, что панически боятся начинать новые романы. У вас уже три успешных, в том числе последний –– «Авиатор», который знают все любители современной прозы. Все знают и «Лавра» и «Соловьёва и Ларионова». По вашему, это кокетство, когда ты говоришь, что боишься начинать что-то новое? У вас как это происходит?

Евгений Водолазкин: У меня так же сложно, как и у большинства писателей. Когда-то в юности такую фразу о том, что страшно начинать новый роман, я прочитал у Томаса Манна, одного из самых любимых моих писателей. Я подумал, что это действительно кокетство.

Елена Жиркова: А чего бояться, да?

Евгений Водолазкин: Да, чего бояться такому человеку, который только на технике может написать прекрасный роман. Но видите, это так не получается. Роман может быть правильно написан, что называется, все ружья могут стрелять, а свечения вот этой лампочки нет. И такое бывает. Я знаю писателей –– не буду их называть, –– которые мужественно признают это и прекращают писать. То есть они не хотят писать нечто среднее. В общем, это можно без особого напряжения действительно на технике написать. Но если человек ставит планку выше среднего уровня, то, конечно, он должен стремиться к этому свечению. Когда в системе создаётся напряжение, эти искры начинают лететь. И начинается совместный полёт читателя с писателем.

Елена Жиркова: А как быть писателям? Ждать вдохновения или выработать привычку изо дня в день садиться и писать?

Евгений Водолазкин: Тут вещи, может быть, даже не очень связанные. Можно иметь вдохновение, но писать плохие вещи. Я знаю кучу графоманов, которые имеют кучу вдохновения, но при этом результат довольно средний. Вот это тайна. Есть случаи, когда ты знаешь, как нужно делать, но это не получается. Или ты знаешь, как не нужно делать –– тоже очень важно. Это не моё замечание, это замечание одного прекрасного литературоведа. Он преподавал в Литинституте, и я у него как-то спросил за рюмкой водки: «А что, можно научить быть писателем?» Он говорит: «Нет, я на первой лекции студентам говорю, что научить, как писать, я не могу. Если бы я знал это сам, то я бы написал «Войну и мир» и послал бы вас к чёртовой бабушке. Но я делаю не менее важную вещь: я говорю, как не надо писать. А это очень важно». По крайней мере, человек предупреждён о том, чего не нужно делать. Возвращаюсь к вашему вопросу, который очень важен и на который я не имею твёрдого ответа. Надо садиться и писать. И если есть вертикальные связи у тебя –– я имею в виду не во властных структурах, а гораздо более высоких сферах, –– то эта лампочка зажжётся. А можно написать и смотреть, что всё правильно, все контакты подведены, –– а она не горит.

Елена Жиркова: Вы в одном интервью сказали, что «умение гладко писать и излагать –– это не одно и то же». То есть писателем становишься тогда, когда есть что сказать.

Евгений Водолазкин: Да, это когда есть что сказать. Причём не только в прямом смысле –– тема, а когда есть внутреннее основание для высказывания. Что такое графоманство, кстати? Это не просто любовь к письму, к движению руки по бумаге или по компьютеру. Это стремление создавать текст, не имеющий никаких внутренних оснований, когда текст пустой, когда в нём нет заряда, энергии. Это довольно грустный случай, который грозит не только тем, кто не достигал никаких вершин. Но и тем, кто достигал вершин и потом вдруг спустился вниз и пишет как человек, который не понимает вообще специфику литературного труда.

Елена Жиркова: А может, это попытка заработать?

Евгений Водолазкин: Да, это попытка и заработать. А кроме того, трудно уходить из профессии. Знаете, это как с футболистами. Играет человек, играет –– прекрасно. А вдруг прекращается это –– и всё, и он уходит во вторую лигу, просто чтобы на что-то жить, и продолжает доигрывать в каком-то третьесортном клубе.

Елена Жиркова: По-вашему, лучше уйти красиво, пока ты на пике славы?

Евгений Водолазкин: В идеале да. Но поскольку мы люди, живущие в конкретных обстоятельствах, в частности в финансовых обстоятельствах, то у нас не всегда есть возможность для красивых жестов.

Елена Жиркова: А вы сами готовы вот так уйти из литературы?

Евгений Водолазкин: Да, я готов. Поскольку я поздно пришёл в литературу –– я 30 лет до этого занимался наукой, –– то я не могу сказать, что я ещё чувствую себя дома. Я иногда чувствую, что обстоятельства могут мне сказать: «Ну всё, поиграл и достаточно. Возвращайся, занимайся своей древнерусской литературой и не выпендривайся».

Елена Жиркова: Ваш роман «Соловьёв и Ларионов» в 2010 году вошёл в шорт-лист «Большой книги». Следующий роман, «Лавр», по мнению критиков и писателей, стал главным литературным событием 2012 года. В 13-ом он был удостоен премии «Ясная Поляна». А роман «Авиатор» сейчас –– вы, наверное, тоже в курсе –– лидирует сейчас в рейтингах самых популярных книг. Это как-то влияет на вашу литературную самооценку или вы спокойно к этому относитесь?

Евгений Водолазкин: Это имеет значение, это важно, потому что писатель пишет не в вакууме. Я не верю тем писателям, которые говорят, что пишут исключительно для вечности и прочее. Да, в идеале надо писать для вечности, это программа максимум. Но всё-таки непосредственно тот, кто тебя воспринимает, –– это читатель нынешний. Его нужно иметь в виду и уважать. Поэтому когда я вижу, что рейтинги романа высоки, меня это радует. Меня радует, когда я встречаюсь с читателями по всей стране, и не только в стране. Они мне говорят многие вещи, хорошие и не очень хорошие. Но все в равной степени для меня важны, потому что даже какая-то критика, которую я, безусловно, как любой писатель, слышу, помогает мне что-то в механизме создания романа подкрутить и увидеть, что там что-то не очень хорошо работало.

Елена Жиркова: А вы бы что-то исправили в своих предыдущих романах?

Евгений Водолазкин: Нет, я никогда не исправляю ничего. Дело в том, что это родилось, и таким оно будет. Что я могу исправить, это конкретный ляп. У меня были случаи, когда герой называется вначале одним именем, а в конце другим. В «Лавре» у меня была подобная ситуация.

Елена Жиркова: С пластиковыми бутылками, которые в 15-м веке вытаивали из-под снега? Это всех задело за живое. Это была попытка встряхнуть читателя?

Евгений Водолазкин: Да, вы знаете, я уже немножко жалею, что пошёл на такой понт. Нет ни одной встречи, ни одной рецензии, причём не только в России, но и в Америке, Франции, Англии, чтобы все не сказали: «А вот пластиковая бутылка. Удивительно». Я говорю: «А почему она вас так удивляет? А вас не удивляет то, что смешивается язык 21-го века и 15-го. Мне кажется, это более удивительно, чем пластиковая бутылка». Бутылка для того, чтобы обозначить отсутствие времени. Это одна из важнейших идей романа «Лавр» –– времени нет, если смотреть с точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis –– выражаясь по-латыни. Вот это символ того, что время –– это относительное понятие. И если, допустим, герой Лавра предвидит будущее, то почему будущее не может появиться в прошлом? В конце концов должна быть какая-то демократия в этом отношении. Если можно туда, то должно быть можно и сюда. И вы правы: пластиковая бутылка –– это попытка немножко встряхнуть читателя. Это иногда надо делать. Мне это напоминает одну из 12 «лондонских» симфоний Гайдна, которая называется «С тремоло литавр». Когда исполнялись его вещи, то зрители иногда похрапывали в зале. И он специально написал симфонию, в которой идёт плавная музыка, а потом –– бум-бум-бум, литавры. И все вскакивают. Потом опять идёт тихая музыка, все благополучно засыпают, и потом снова звучат литавры. Вот пластиковая бутылка –– это «тремоло литавр».

Елена Жиркова: В романе «Авиатор» у вас есть мысль о том, что герой, который очнулся в 99-м году, вспоминает события начала 20-го века и говорит: «Если бы я был человеком этого времени, наверное, внимание, основанное на провокациях, мне нравилось. Я купался бы в этом». Как вы сами относитесь к тому, что привлекается внимание к книгам? Не важно, хорошие рецензии или плохие. Кто-то ругает, один говорит, что «Авиатор» –– это шедевр, другой: «Я книгу захлопнул». Самое главное для вас –– внимание публики? Сейчас плохая реклама –– это тоже реклама, все к этому стремятся.

Евгений Водолазкин: Безусловно. Есть поговорка, что всё реклама, кроме некролога. Вы знаете, в юности, когда система ценностей человека выстроена примитивно –– я говорю прежде всего о себе, –– та популярность книг, которую я наблюдаю сейчас, порадовала бы меня. Я действительно купался бы в этом, потому что, будучи молодым человеком, я был неравнодушным к этим вещам. Я неравнодушен и сейчас, но в другом смысле. Меня радует внимание, но радует уже другой радостью. Когда видишь уже причал, пусть далеко, дай бог, но конечная пристань где-то на повестке дня возникает, то ты думаешь о том, что уже соотносимо не только с тобой, а с памятью о тебе, какой она останется. Ты всё меньше обращаешь внимание на сиюминутное. Кстати, и в романах я всё больше ухожу от каких-то конкретных вещей. Даже такой человек, как Набоков, который ценил детали и который любил ущипнуть своих современников, причём конкретных, как-то написал, что «не надо разбрасывать по романам шпильки, впоследствии их никто не будет собирать».

Елена Жиркова: Когда вы пишете, вы сохраняете свой собственный стиль, узнаваемый. Чем это отличается от того, когда становится писатель приёма, когда из текста в текст какие-то вещи переходят. Ты понимаешь, что вот это принадлежит перу Водолазкина, например. Это для вас хорошо или скорее минус?

Евгений Водолазкин: Это скорее минус. Я не люблю литературу приёма как таковую. Даже если это такой изящный приём. Я считаю, что приём может быть только в следующем виде: когда ты его придумываешь для конкретного романа. Если вы посмотрите на мои романы, то каждый из них написан в совершенно особом стиле. Когда-то мой друг, замечательный писатель Леонид Юзефович сказал: «Мне нравится, что у тебя романы не похожи один на другой, а ты не похож на свои романы». Я очень дорожу этим замечанием Юзефовича, потому что это то, что мне дорого в моих романах. Почему? Каждый роман –– это в идеале отдельный мир. А мир по хорошему должен создаваться с самого начала, особыми средствами, особыми красками. Он не должен напоминать какие-то прежние миры. Когда я уже знал, что я буду писать в отношении «Лавра», когда примерно была схема этого романа в моей голове ясна, я ещё полгода думал над стилем, потому что в литературе форма –– это по сути содержание. В литературе «как» порой важнее, чем «что», потому что «как» является «что». И каждый мой роман имеет свой особый стиль и свои особые приёмы. Переносить приёмы, мне кажется, неправильно. Они успешны до тех пор, пока они существуют только в одном романе. Я абсолютизирую, потому что какие-то приёмы и свои фирменные фишки я переношу. Но в целом я никогда этого не делаю. Кстати говоря, мне приятно, что уважаемый мной Дмитрий Быков, говоря по радио о романе «Авиатор», особо выделил, что я не стал злоупотреблять использованием того, что я изобрёл в «Лавре», а начал с самого начала.

Елена Жиркова: Пишет нам Ольга: «Добрый день, Евгений. Какие ваши самые любимые книги? Очень хочется узнать ваши предпочтения в художественной литературе. Огромное спасибо за ваши произведения. С удовольствием читаю ваши работы. «Авиатор» — бомба!

Евгений Водолазкин: Спасибо большое. Вы знаете, я, пожалуй, неоригинален в своих вкусах. Я люблю классику, потому что классика –– это то, что отстоялось. Она потому и классика, что там нет плохих текстов. Другое дело, что в определённые периоды жизни ближе одни тексты и дальше другие. Причём классику я люблю и русскую, и нерусскую. Всё это в нашей душе смешивается в детстве, потому что детство –– это время, когда ты знакомишься с классикой.

Елена Жиркова: Насколько я знаю, вы много говорите про Гоголя: он как раз настоящий писатель, он писал так, как будто до него никого и не было. Его не с кем даже сравнить.

Евгений Водолазкин: Да, это удивительный писатель. Причём есть ещё писатель, который так же писал. Меня он как драматург интересует. Чехов тоже писал свои драматические вещи так, как будто не было драматургии до него. Он сверхгениален. Ведь драматургия предполагает два очень важных закона. Первое, характеры должны быть очень сильными. Второе, очень сильным должен быть конфликт. Это особенность драматургии. Так вот по характеру у него очень слабые люди. Они говорят, что надо бы работать или надо в Москву. При этом они ничего не делают. И конфликта вроде бы нет. Но именно за счёт отсутствия конфликта возникает главный конфликт между их жизнью и их текстами. И он потрясающий. Драматическое развитие событий вызывает слёзы. Вот это удивительно. А что касается Гоголя, то когда-то замечательный писатель Андрей Битов, сказал, что ему кажется, что тексты Гоголя являются чем-то вроде побочного продукта его собеседования с Небом. То есть это просто какие-то заметки в ходе этого великого диалога. Я бы полностью под этими словами подписался, потому что у Гоголя в самой простой строке, или даже весёлой строке, такой трагизм, такой взгляд надмирный, что, пожалуй, я бы даже ни с кем другим его бы не сравнил. Кроме того, русская литература родила потрясающих писателей. В какой-то момент она была популярна на Западе.

Елена Жиркова: Но не всё можно перевести. Вот Достоевского знают больше, например, чем Пушкина, который у нас считается нашим всем. Очень сложно Гоголя того же перевести, передать.

Евгений Водолазкин: Вы абсолютно правы: ни Гоголь, ни Пушкин не занимают особого места в западном сознании, при том что Толстой, Достоевский, Чехов –– вот эта великая тройка –– в высшей лиге зарубежных предпочтений. Для них это писатели первого класса, высшего ранга.

Елена Жиркова: А ваш роман «Авиатор» называют эхом Достоевского, потому что там тоже чувство вины, искупления. Это вечная тема для русской литературы?

Евгений Водолазкин: Да, это вечная тема, потому что время от времени мы забываем каяться. Мы предпочитаем находить какие-то оправдания. На исповедь человек приходит и попадает в очень некомфортную для себя ситуацию. Он может быть неплохим человеком, но на исповеди он рассказывает только плохие события своей жизни, свои плохие поступки. Иногда автоматически люди начинают говорить что-то хорошее о себе, чтобы показать, что они не только плохие. Но священник их останавливает и говорит: «Я знаю, что вы не так плохи, как получается из ваших слов. Но исповедь –– это тот жанр, где говорят только о плохом». Но вот это наше стремление к самооправданию заводит нас часто в тупик, как исторически, так и персонально.

Елена Жиркова: В том-то и дело. Почему и говорят на Западе, что у нас мрачная литература, фильмы. Мы как будто пытаемся исповедаться, говорим о тяжёлом. Мы продолжим эту тему, а пока примем звонок. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте, меня зовут Наталья. Очень интересная программа, спасибо за неё. Я, честно говоря, много читаю и выискиваю интересные книги. Правда, с творчеством вашего гостя незнакома. Обещаю, что скачаю и обязательно прочту. Мне очень интересен ваш разговор и в связи с этим вопрос такой. Считаете ли вы, что современные писатели должны иметь литературное или хотя бы филологическое образование? Иногда попадаются книги с жутким, убогим языком, с совершенно безграмотным сюжетом. Мне кажется, это дискредитирует литературу как таковую. Сейчас же пишут домохозяйки, физики, лирики –– кто угодно. Как вы относитесь к таким писателям? Спасибо.

Евгений Водолазкин: Спасибо, Наталья.

Елена Жиркова: Сейчас очень популярны книги серии нон-фикшн –– это личный опыт. Сейчас каждый может стать писателем.

Евгений Водолазкин: Да, это так, и у этого есть свои причины –– я не буду на них останавливаться. Я перейду непосредственно к вопросу Натальи. Видите ли, многие тексты, действительно, написаны неквалифицированно. Но здесь есть своя особенность. Иногда филологическое образование мешает людям писать. Гладкопись, умение литературно излагать может сыграть злую шутку с человеком. Он воспримет это как писательство, а это ещё не писательство. Писательство –– это состояние души, это взгляд на мир. Вот это главное. И когда меня студенты спрашивают, особенно на филфаке, как стать писателем, я отвечаю, что филфак совсем не является ближайшей дорогой к писательству. В каком-то смысле землекоп, взрывотехник, геолог ближе к писательству, потому что они занимаются каким-то конкретным делом, которое двигает их к пониманию жизни. Это один полюс проблемы. А другой полюс –– и тут я с вами совершенно согласен –– надо уметь писать. То есть надо не просто уметь чувствовать мир и воспринимать его, но надо уметь его выражать. Есть люди, у которых совершенно бешеный опыт: они и тонули, и горели, и прыгали с небоскрёба, но нет у них дара выражения. И вот таким людям нет смысла писать, потому что их опыт остаётся только их опытом, он не становится опытом читателя. Но всё-таки, если взять наших классиков, то почти никто всерьёз не учился тому, чтобы быть писателем. Эти люди научились сами. На самом деле всякий человек, считающий себя интеллигентным, культурным, должен иметь определённый уровень. Тем более сейчас, когда всё упростилось. Например, в Америке существуют тысячи школ креативного письма, где людей учат хорошо писать. Сейчас эти школы возникают и в России. Есть очень хорошая школа в Москве, например, школа Майи Кучерской. Здесь наш земляк, замечательный писатель Андрей Аствацатуров преподаёт в такой школе. Так что подтянуть литературную сторону дела есть где. Нельзя научить тому, что говорить. Можно только –– как. Безусловно, писательство –– это не только вдохновение, это и ремесло. И ремеслу надо поучиться.

Елена Жиркова: Пришло сообщение: «Дочитала «Авиатора», оставлю в своей коллекции. Я обычно книги глотаю, но тут не торопилась. Ново, неожиданно. И конец оставляет надежду на продолжение. Автор, не бросайте героя в такой ситуации, напишите дальше!» Это как раз к вопросу о планах –– над чем сейчас вы работаете.

Евгений Водолазкин: Сейчас я начал писать новый роман. Но я в самом начале, сам не очень представляю, чем дело кончится. То есть я представляю, но обычно герои ведут себя совершенно безобразно.

Елена Жиркова: Живут сами по себе.

Евгений Водолазкин: Сами живут и уходят из-под контроля автора. У меня никогда не бывало так, чтобы первоначальный план и идеи сбылись. Обычно они себя своевольно ведут. Что касается «Авиатора», то меня на всех встречах спрашивают : «Что с ним произошло? Он разбился?» Я говорю: «Вы знаете, я оптимист. Я надеюсь, что всё кончилось благополучно».

Елена Жиркова: Вы даёте повод поразмышлять. «Авиатор» настолько всех впечатлил. Дальше что? Приходят ли режиссёры, обращаются ли сценаристы?

Евгений Водолазкин: Да. Я позволю себе не называть конкретных имён, поскольку дело в стадии переговоров, и переговоров с разными людьми. Но могу сказать, что по поводу «Авиатора» ко мне обратился один из центральных телеканалов и обратился кинопродюсер. И сейчас идёт сложный в моей голове процесс принятия решения, потому что телевизионный вариант предполагает, что это будет сериал, а я к сериалам отношусь осторожно. Конечно, находясь в нашей традиции отношения к кино, такой благоговейной, я больше вижу полный метр. И то предложение продюсеров, которое я сейчас обсуждаю, меня тоже устраивает. Может быть, мы найдём какой-то компромисс. Когда меня убеждает телевизионный продюсер написать сценарий, он говорит, что сейчас в Америке центр тяжести искусства ушёл в сериалы, и что там сериалы шедевральные возникают.

Елена Жиркова: Это правда, потому что сейчас сериалы –– это не мыльные оперы для домохозяек, а очень качественная продукция. И многие говорят, что времени не хватает, а по 40 минут ты можешь себе выделить. Другое дело, надо снять это качественно, потому что часто сценарий так переделывает изначальный вариант, что автор говорит: «Уберите меня из титров». Вы не боитесь, что люди посмотрят сериал или фильм и не захотят читать?

Евгений Водолазкин: Вы знаете, боюсь. У меня есть важные для меня знакомства в кино, и кинолюди говорят, что обязательно надо принимать участие в создании сценария, потому что только в таком качестве ты можешь влиять на процесс. Другой вариант есть: человек продаёт права –– и всё. И тут что бы ни было создано, у него нет права вето, у него есть только право убрать своё имя из титров. А я всё-таки хочу влиять на создание фильма.

Елена Жиркова: «Авиатор» как раз создаёт ощущение, что это можно сделать на экране. Если в «Лавре» вы варьировали со временем, то в «Авиаторе» очень явная игра со временем. Там вообще можно отразить то, что происходило в истории нашей страны. Там есть заморозка, оттаивание, оттепель, если хотите. Можно такой метафорой передать.

Евгений Водолазкин: Да, и там должен быть режиссёр вдумчивый, который способен любоваться деталями, который нетороплив. И должен быть, на мой взгляд, очень хороший оператор.

Елена Жиркова: От слушателя пришло мнение о романе «Авиатор»: «Больше всего по душе мне пришёлся Петербург, представший в нескольких временных измерениях. Дело даже не в совпадении. По Невскому проспекту, по которому я хожу ежедневно, прохаживал Платонов. В любви звучат названия улиц, пригородов. У вас остаётся послевкусие от этого романа, от самого Петербурга. В этой книге я чувствовала себя, как дома».

Евгений Водолазкин: Да, спасибо за добрые слова. Петербург –– это один из главных героев этого романа. Собственно говоря, описывается преимущественно Петербург, его пригороды, Сиверская.

Елена Жиркова: Сиверская, Оредежь.

Евгений Водолазкин: Петербург –– это мой любимый город. Ничего более прекрасного я не видел, хотя я жил в самых разных городах мира. Если угодно, «Авиатор» –– это моё признание в любви Петербургу.

Елена Жиркова: Вы ощущаете себя петербуржцем? По-вашему, это откладывает какой-то отпечаток? Часто говорят, что петербуржцы живут в городе-музее, должны знать то-то, должны разбираться в литературе, много читать, понимать живопись –– здесь же Эрмитаж. Серьёзная ответственность.

Евгений Водолазкин: Да, это так. Но когда-то я услышал мнение, что даже если человек ходит мимо Эрмитажа годами, и даже если он не заходит в него, уже это его облагораживает. Это, конечно, немножко забавно звучит, но, поверьте, это правда. Я знаю людей, которые особенно не посещают ни музеев, ни выставок, но вот всё равно человек находится в этом городе-музее, в этой ауре.

Елена Жиркова: Впитывает.

Евгений Водолазкин: Поэтому петербуржец всегда петербуржец. И когда он попадает в какие-то другие места, он всё равно на рубль дороже.

Елена Жиркова: Вы ощущаете какое-то противостояние двух столиц, например? Есть столичная хватка, они всё быстрее говорят, а мы немножко примороженные.

Евгений Водолазкин: Да, я как специалист по заморозке, считаю, что мы медленнее, мы не способны развить такую скорость, да это и не нужно. Каждому своё. Когда меня спрашивают про противостояние Москвы и Петербурга, я говорю, что оно есть в некотором смысле, но это любовная игра, она для оживления чувств. На самом деле мы принадлежим к одной и той же культуре, если говорить о литературной сфере. Мы любим друг друга.

Елена Жиркова: Петербург как мужчина, Москва как барышня.

Евгений Водолазкин: Барышня, но я бы сказал, очень деловая. Петербург –– задумчивый профессор, а тут такая барышня, которая умеет деньги делать.

Елена Жиркова: И палец ей в рот не клади.

Евгений Водолазкин: Я как раз ценю эти качества Москвы. Если говорить в деловом отношении, то я скорее связан с Москвой, чем с Петербургом. Я в замечательном издательстве АСТ печатаюсь, в редакции Елены Шубиной.

Елена Жиркова: Потому что в Москве быстрее реагируют.

Евгений Водолазкин: Они быстрее принимают решение, они быстрее оценивают. Иногда даже качество этих решений выше, и их последствия более предсказуемы. Московский деловой стиль мне нравится больше петербургского.

Елена Жиркова: А творить –– в Петербурге?

Евгений Водолазкин: А творить в Петербурге. А гулять в Петербурге. Как говорит замечательный, лучший, на мой взгляд, наш художник Шемякин: «Что-то рождается в этих болотах».

Елена Жиркова: Михаил Шемякин иллюстрировал книгу «Авиатор».

Евгений Водолазкин: Да, он прочитал роман до публикации. Роман ему понравился, он даже кое-что записывал, и потом это отразилось в рисунке. Рисунок, на мой взгляд, гениальный. Он является просто кратким, даже не то чтобы резюме романа, а в некоторой степени продолжением романа, его углублением. Слово имеет свои пределы. Там, где кончается слово, часто спасает живопись, потому что она продолжает высказывание.

Елена Жиркова: Пришло СМС-сообщение: «А хотелось бы вам узнать, что там впереди, уснуть и проснуться в будущем, как герой романа «Авиатор»?»

Евгений Водолазкин: Нет, я бы не хотел. Человек поставлен в то время, в котором он существует, видимо, не зря. Это тоже одна из важных идей романа: ты расстаёшься навсегда с людьми, которые тебе дороги. А есть люди, которые раз и навсегда. Кстати, это очень важная тема, которую очень редко видят критики. Ведь настоящая, главная любовь Иннокентия –– это Анастасия, которую он практически теряет. То есть он её видит старой, но она почти не осознаёт, что происходит. И в какой-то момент он встречает её внучку, Настю, которая вроде бы чем-то на неё похожа. И он её воспринимает как свою первую любовь. Некоторые высказываются, что Настя им не нравится. А Настя –– продукт нашего времени. Она инфантильная, не очень развитая барышня, она совсем не та девушка начала века, которую он любил. Вдруг он понимает, что это не продолжение её, это совсем другой человек. По-своему хороший, милый, но это другой человек. И не бывает повторения людей, нет клонирования в духовном смысле. Это важная идея романа. Я думаю, было бы ужасным, если бы я вдруг оставил всех близких мне людей и появился на свет через 100 лет. Мне кажется, что я бы умер от тоски по моей любви к близким мне людям. Это ужасная ситуация. И, собственно, в эту ситуацию попадает Платонов, мой герой.

Елена Жиркова: У вас особое отношение, нежные чувства к России начала 20-го века. Вы в 64-м году родились –– откуда такое отношение? Или вы себя неуютно чувствуете в современной России?

Евгений Водолазкин: Я себя чувствую уютно там, куда я поставлен. Я не капризничаю в отношении времени, не предъявляю никому никаких претензий. Но начало века –– очень симпатичный для меня период. Начало века –– это то время, когда Россия стала взлетать. Этот «самолёт», если уж пользоваться авиационными аналогиями, долго бежал по взлётной полосе.

Елена Жиркова: Разгонялся.

Евгений Водолазкин: И взлетел. И что-то не заладилось. То ли птица в мотор попала, то ли двигатель взорвался. И переворот 17-го года –– и всё изменилось. Я как-то в одном из разговоров прибег к такому образу: Россия становилась мировой суперзвездой, у которой был потенциал быть единственной сверхдержавой мира, причём в хорошем смысле, не в военном, а по совокупности. Знаете, как бывает со звёздами, –– они вдруг взрываются от избытка энергии и превращаются в чёрные дыры, в которую мы и превратились в какой-то момент.

Елена Жиркова: Это современная Россия?

Евгений Водолазкин: Нет, это в 17-м году. Сейчас мы пытаемся с большим трудом выйти из того неестественного положения, в котором мы находились. Неестественным оно было прежде всего потому, что преследовалась религия. Это ужасно, потому что без идеи Бога, на мой взгляд, вообще трудно что-либо строить. Любое строительство превращается в Вавилонскую башню.

Елена Жиркова: А как вы сейчас рассматриваете нашу Россию? Какой вы её хотите видеть. Кажется, что-то происходит, к нам изменилось отношение на мировой арене. Вы за сильную державу? Многие же рассматривают это как минус и возвращение к тоталитаризму.

Е. ВОДОЛАЗКИНЯ: Я не думаю, что это возвращение к тоталитаризму. Так говорят те, кто, может быть, не помнит советского времени. А я его помню. Пикнуть боялись, сказать что-то лишнее. Сейчас мы можем спокойно сказать всё что хотим. Если, допустим, это нельзя сказать на одной станции, то можно пойти на другую радиостанцию и сказать всё что ты думаешь. Вы не будете со мной спорить на этот счёт, я думаю.

Елена Жиркова: Согласна.

Евгений Водолазкин: Я понимаю, что у нас есть трудности. И когда говорят, что у нас есть сложности с высказыванием, но это сложности не радикальные, это не то что было. И по поводу того, что сейчас изменяется отношение к России. Я ведь много жил и путешествовал на Западе –– они очень мало знают о нас и наших проблемах. Они знают об Иване Грозном, о Ельцине, о Горбачёве, сейчас о Путине. Вот у них такая линия есть, и они думают, что Иван Грозный –– это как Дракула. А я, выступая там с лекциями, говорю: «Поверьте, Иван Грозный –– это не Дракула, потому что Иван Грозный –– это не «Дисней», это Шекспир. Он-то злодей, но другим злодейством. Это не тот, кто кровь пьёт». У них очень слабое представление о нас, очень примитивное.

Елена Жиркова: Но благодаря вашим романам, так как есть переводы, они могут узнать, что такое современная русская проза.

Евгений Водолазкин: Я надеюсь. Ведь там нет злонамеренности. Просто каждый народ, каждая культура сосредоточена на самой себе.

Елена Жиркова: Евгений, очень сложно вас прерывать, но у нас время закончилось. Это была чудесная беседа.

Евгений Водолазкин: И мне очень понравилось.

Елена Жиркова: От слушателей осталось много вопросов и комплиментов по поводу ваших романов. Я благодарю вас, что пришли. Писатель Евгений Водолазкин, автор романов «Лавр», «Авиатор».

Евгений Водолазкин: Спасибо, что пригласили.

Елена Жиркова: Будем ждать от вас новых произведений. Не затягивайте, порадуйте нас чем-нибудь новым.

Евгений Водолазкин: Как говорят немцы, wird gemacht –– будет сделано.

Елена Жиркова: Спасибо.

Аудиозапись эфира:

Источник: Радио Балтика