21 ноября в Концертном зале центра ЕСОД состоялись «Диалоги имени Маяковского». Спикерами стали известные петербургские филологи и писатели Андрей Аствацатуров и Евгений Водолазкин. Диалог касался литературы, филологии и политики. Мероприятие организовал «Дом культуры Льва Лурье», главной целью которого является нескучное просвещение. И, действительно, это отличная возможность для петербуржцев после учёбы или работы не только поговорить на интеллектуальные темы, но и послушать любимых писателей. Корреспондент НЕВСКИХ НОВОСТЕЙ посетила лекцию и теперь делится самым интересным с читателями.
О новом ракурсе, нетерпимости и романах о Соловках
Андрей Аствацатуров: Нельзя потакать читателю. Мы что-то должны сказать странное, мы должны показать новый мир, новый ракурс, чтобы человек вырос из ситуации, к которой он привык. Чтобы он видел не то, что он видит всё время, не то, к чему привык. И здесь нужно подхватить какую-то нужную волну. Например, роман «Авиатор».
Мы имеем примерно похожие романы о Соловках. Один написал Захар Прилепин («Обитель»), другой – Евгений Водолазкин («Авиатор»). У Захара всё погружено в конец 20-х годов. У Евгения есть современность, увиденная теми глазами: все проблемы современности как спектакль или как шоу.
Всё, что происходит и происходило с нашей страной – это не результат чьей-то злобной воли, не результат узкой группы злодеев, национально-окрашенной или социально-окрашенной, которая захватила власть, такие злые и плохие, а вокруг все хорошие. Проблема в том, что это результат нашей нетерпимости – ситуации в 30-е годы. Ведь не Сталин написал полмиллиона доносов. Да, когда он хотел, то этим пользовался. Он это использовал в своих целях. Страшный вопрос, о котором говорит и Женя, и Захар: человек, который сидит в лагере, – не английский шпион, его бьют методично, на «Вы» называют, но он наполнен всеобщей болезненностью и виной. В конце выясняется, что он сидит, в общем-то, за дело. Он убил, хотя понятно, что он вроде бы невинный человек. У Захара похожая, на мой взгляд, идея: ты не шпион, но тебя есть за что судить. Это Россия, которая с тобой так поступила, это продукт твоего сознания и нетерпимости. Это мы так мыслим. Сталин сидит в любом либерале, человеке, который болтает о свободе и говорит: «Давайте все построимся и будем свободными!», который нетерпим к чужому мнению, который не признаёт никаких идей, кроме своих.
Проблема очень важная, проблема, которую оба эти автора почувствовали. Проблема в тебе. Проблема не в том, что плохой – Сталин, а мы – хорошие. Она коллективная.
Не случайно, что эти романы вышли одновременно. Не случайно, что их написали наши ведущие писатели, похожие акценты сделаны. Новый ракурс даёт удивительные мысли, заставляет ощущать наше время. Это романы о нашем времени.
Я просто нормальный
Евгений Водолазкин: Когда меня спрашивают о моих политических взглядах, я говорю: «У меня их нет». И это чистая правда.
АА: Ты лучше говоришь. Я как-то даже хотел включить в одну работу твои слова, но передумал. Стояли как-то с Ириной Дмитриевной Прохоровой, и она сетовала, что мало писателей-либералов. Я говорю: «Мне кажется, может Водолазкин – либерал?» На что Женя сказал: «Я не либерал. Я просто нормальный человек».
ЕВ: Это свидетельствует, что у нас есть и нетрезвые обсуждения: мы были не так уж трезвы, но это прибавляло трезвости нашим высказываниям и анализу.
АА: Да, накануне ты «Большую книгу» получил.
О политических взглядах
ЕВ: В молодости я был человеком очень социальным, даже политическим: стоял на баррикадах на Исаакиевской площади в 91-ом. Всё в порядке было. Но потом жизнь изменилась: у человека есть внутреннее развитие, которое важнее социальных событий. Я мог бы лечь на край сцены и сказать: «Я разочарован». Но это не совсем то. Я глубже прочувствовал басню Ивана Андреевича «Квартет». Приходит какой-то прогрессивный человек и говорит: «Я вас перестрою. Заживём! Мне нужно 500 или 800 дней…» Так проходит пять лет. А дело в том, что качество исполнительское остаётся прежним. Поэтому нужно повышать исполнительский класс и качество игры. А это процесс сугубо персональный. Этим и нужно заниматься. Это не отвлечённая истина или утопия, а самая практическая практика. Если ты не способен играть на инструменте, то оттого, что ты перемещаешься в пространстве, или вступаешь в другую партию, или делаешь переворот в оркестре, ничего не меняется. Это привело меня к мысли, что нужно возделывать свой сад.
О цензуре
ЕВ: Человек имеет очень большое пространство для манёвра, кроме критических случаев (Сталин, Гитлер), когда жизненное пространство сводится к нулю. Но это экстремальная ситуация. Когда едешь куда-нибудь, обязательно спрашивают: «Как жить в России сейчас? Диктуют вам?» Даже неловко признаться, что нет. Я объясняю, что чувствую себя неуловимым Джо: я неуловим потому, что меня никто не ловит.
АА: Мои книги цензурировались. Но не в России. Они были расценены как политически некорректные.
Впечатляет!
АА: Луначарский – комиссар народный, министр образования. Что он делал накануне смерти? За месяц до смерти он пишет вступительную статью к собранию сочинений Марселя Пруста. Он её надиктовывает уже слабый, разбитый болезнью. Отнюдь там не глупые вещи написаны в статье, она большая. Со своими нюансами марксистскими, конечно, но это очень умная и трезвая статья. Потом сказано: «Вот до этих пор Анатолий Васильевич диктовал». Потом он уже не смог, был слишком слаб. Смотрите, министр культуры пишет статью о каком-то французском писателе, буржуазном снобе, который печенье жрал, пирожные. Как это впечатляет!
О двери между полушариями
ЕВ: Я пытался вникнуть в тот мир, который я пытался описывать. Я не стыжусь того, что когда пишу трагические сцены, то я плачу. Это закрывает дверь между полушариями наглухо. Нужно забыть о том, что ты филолог, что занимаешься текстами… Я стал чувствовать своих героев и своё время.
На мой взгляд, очень редко молодые люди пишут состоятельную прозу. Не потому что они не умеют писать, а потому что нет опыта. Под опытом я понимаю не путешествия в джунглях, сидение или потение. Самое главное – это внутренний опыт. Самая главная драма – это внутренняя драма. Посмотрите, Гоголь – у него же не было больших жизненных драм. А вместе с тем в его голове происходили такие вихри и гуляли такие домовые его личные, о которых писал Набоков, и такие трагедии – этого, за редким исключением, нет у молодых людей. Я бы советовал молодым людям писать стихи. Они не требуют опыта, а эмоционально молодые люди покруче любого человека зрелого. Но все эти советы останутся невостребованными, если мы подумаем о Лермонтове. В юном возрасте он написал такую прозу, что кто бы из нас мог такое повторить?
Пока я не заплакал над судьбой своих героев, пока они не перестали для меня быть игрушками, до тех пор я у меня не было права писать. Создать глиняную куклу может почти любой. Вдохнуть по-божьему в неё жизнь, чтоб она вдруг встала и начала говорить, бросаться под поезд – для этого нужно иметь ту энергию опыта, которая появляется довольно поздно.
Юность – это острота чувства, а зрелость – это его глубина.
Когда я почувствовал, что у меня обнаруживаются качества, прежде мною не отмечаемые, я не то чтобы ушёл от науки, но эту дверь я прикрыл наглухо.
Почему проза, а не поэзия?
АА: Проза в современном мире выполняет в современном мире функцию поэзии. Функция поэзии ещё 30-40 лет назад – это упрочнить слово, не давать ему превращаться в штамп застиранный. Сейчас поэзия не справляется с этим по многим причинам.
О филологии
АА: Филология представляет собой систему поиска работы и лежит в глубоком кризисе. Это система по выдаче грантов, отработки грантов. Фактура крупного учёного – это не тот, кто написал статью хорошую, не тот, кто опубликовал сильную монографию, а скорее тот, кто больше всех получил грантов и умеет писать правильный отчёт. Это так скучно для писателей. Никаких особых дискуссий нет. Это не интересно.
В писательской среде отношения более тёплые, более насыщенные, в них больше энергии. Поэтому мы начинаем ездить на всякие фестивали и немножко «забивать» на науку.
О науке
ЕВ: Александр Константинович Гаврилов, знаменитый антиковед, подошёл ко мне после научного заседания и сказал: «Понимаете, Женя, слово, если его произносишь, должно быть золотым. Оно не должно быть красивым». В науке красота не спасает. Спасает точность, истинность и исчерпанность. Об этих вещах я написал в романе «Соловьёв и Ларионов». Наука должна быть скучной. Писать красиво – в науке дурной тон.
Текст и фото: Надежда Дроздова
