Как всякий человек, я испытываю интерес к своим предкам. Самое раннее, что мне удалось установить, — это что мои предки не из Петербурга, а из Тотьмы. Тотьма — это замечательный сказочный городок около Вологды. Мои предки делились на две категории: тотемские духовные лица и чиновники. В начале XX века часть нашей семьи переехала в Петербург, где мой прадед Михаил Прокофьевич с начала века и примерно до 1919-го года был директором гимназии. После революции он, человек мирный, учитель, ушел в Белую армию добровольцем.
Надо сказать, что всю свою жизнь потом он был верен идее, что надо было до конца отстаивать существующую в России власть. Примерно год он провел в Белой армии, потом, после её разгрома, бежал на Украину — туда, где его никто не знал. Это то движение, которое было описано Булгаковым и которое часто оканчивалось в Европе. Но мой прадед не стал уезжать из России, остался на Украине и даже устроился учителем в школу, преподавал. Поскольку он был человеком с юмором, по утрам вставал с песней «Вставай, проклятьем заклейменный». Он даже иногда выступал на школьных собраниях как ветеран гражданской войны. Он просто не уточнял, с чьей стороны. Мне очень жаль, что я его не застал, но именно его памяти я посвятил роман «Соловьев и Ларионов».
Другая часть нашей семьи оставалась в Петербурге, живет в нем и до сих пор. Им очень много досталось здесь. У нас в семейных преданиях сохранились страшные истории, блокадного времени. О том, как умирал бабушкин дядя Георгий Дмитриевич Нечаев. Он был заместителем директора Русского музея, и первое время он ел клей, которым склеивал рамы для картин. Когда клей кончился, он съел кота. Но это его не спасло. Он умер. И в нашей семье говорили, что женщины голод выдерживают легче, чем мужчины, как это ни странно. Женщины нашей семьи остались живы, а с мужчинами было хуже. Георгий Дмитриевич не пережил блокады. Его зашили в простыню и месяц не хоронили, потому что его дочь не хотела хоронить в общей могиле. Можно было бы вытащить тело наружу, и его подобрали бы. Замерзшие тела — Дмитрий Сергеевич Лихачев потом это описывал — просто вколачивали в грузовики стоя, а она не хотела этого. И она собирала его хлебные карточки, потому что они в блокадном городе были единственной валютой. И тело не разлагалось, потому что в квартире, в комнате, где он лежал, была такая же температура, как снаружи. И через месяц дочь, собрав карточки отца, похоронила его. Потому что очень дорого было рыть могилу в промерзшей земле.
